Белая обезьяна

Перечитываю Голсуорси. Понимаю теперь, что в 15 лет такие книги могут даже излишне повлиять на формирование личности. И неважно если ты чего-то не понимаешь в диалогах взрослых героев, абсолютно ненавязчиво, а именно так только и можно влиять на подростка, прививается толерантность и уважение к чужому мнению. Мне кажется, этого очень не хватает сегодня. И в семье, и в обществе.

Отрывок ниже из романа, один из самых любимых. Когда появился Интернет, много раз искала картину неизвестного китайца. До сих пор не нашла…

"Дверь отворилась - она даже вздрогнула. В комнату вошел тот, благодаря которому она была "не совсем" француженкой. У него был очень хмурый вид - как будто он слишком много думал последнее время. Он поцеловал ее и угрюмо сел к камину.
- Ты останешься ночевать, папа?
- Если можно, - проворчал Сомс, - у меня дела.
- Неприятности, милый?
Сомс резко обернулся к ней:
- Неприятности? Почему ты решила, что у меня неприятности?
- Просто показалось, что у тебя вид такой.
Сомс буркнул:
- Этот Рур! Я тебе принес картину. Китайская!
- Неужели! Как чудесно!
- Ничего чудесного. Просто обезьяна ест апельсин.
- Но это замечательно! Где она? В холле?
Сомс кивнул.
Развернув картину, Флер внесла ее в комнату и, прислонив к зеленому дивану, отошла и стала рассматривать. Она сразу оценила большую белую обезьяну с беспокойными карими глазами, как будто внезапно потерявшую всякий интерес к апельсину, который она сжимала лапой, серый фон, разбросанную кругом кожуру - яркие пятна среди мрачных тонов.
- Но, папа, ведь это просто шедевр. Я уверена, что это какая-то очень знаменитая школа.
- Не знаю, - сказал Сомс. - Надо будет просмотреть китайцев.
- Но зачем ты мне ее даришь? Она, наверно, стоит уйму денег. Тебе бы нужно взять ее в свою коллекцию.
- Они даже цены ей не знали, - сказал Сомс, и слабая улыбка осветила его лицо, - я за нее заплатил три сотни. Тут она будет в большей сохранности.
- Конечно, она будет тут в сохранности. Только почему - в большей?
Сомс обернулся к картине.
- Не знаю, может случиться всякое из-за всего этого.
- Из-за чего, милый?
- "Старый Монт" сегодня не придет?
- Нет, он еще в Липпингхолле.
- А впрочем, и не стоит - он не поможет.
Флер сжала его руку.
- Расскажи, в чем дело?
У Сомса даже дрогнуло сердце. Только подумать - ей интересно, что его беспокоит! Но чувство приличия и нежелание выдать свое беспокойство удержали его от ответа.
- Ты все равно не поймешь, - сказал он. - Где ты ее повесишь?
- Вероятно, вон там. Но надо подождать Майкла.
- Я только что видел его у твоей тетки, - проворчал Сомс. - Это он так ходит на службу?
"Может быть, он просто возвращался в издательство, - подумала Флер. Ведь Корк-стрит более или менее по пути. Может быть, он проходил мимо, вспомнил об Уилфриде, захотел его повидать насчет книг".
- Ах, вот и Тинг. Здравствуй, малыш!
Китайский песик появился, словно подосланный судьбой, и, увидев Сомса, вдруг сел против него, подняв нос, блестя глазами. "Выражение вашего лица мне нравится, - как будто говорил он, - мы принадлежим к прошлому и могли бы петь вместе гимны, старина!"
- Смешное существо, - сказал Сомс, - он всегда узнает меня!
Флер подняла собаку.
- Посмотри новую обезьянку, дружок.
- Только не давай ему лизать ее!
Флер крепко держала Тинг-а-Линга за зеленый ошейник, а он, перед необъяснимым куском шелка, пахнущим прошлым, подымал голову все выше и выше, как будто помогая ноздрям, и его маленький язычок высунулся, словно пробуя запах родины.
- Хорошая обезьянка, правда, дружочек?
"Нет, - совершенно явственно проворчал Тинг-аЛинг. - Пустите меня на пол".
На полу он отыскал местечко, где между двумя коврами виднелась полоска меди, и тихонько стал ее лизать.
- Мистер Обри Грин, мэм!
- Гм! - сказал Сомс.
Художник вошел, скользя и сияя. Его блестящие волосы словно струились, его зеленые глаза ускользали куда-то.
- Ага, - сказал он, показывая на пол, - вот за кем я пришел!
Флер удивленно следила за его рукой.
- Тинг! - прикрикнула она строго. - Не смей! Вечно он лижет пол, Обри!
- Но до чего он настоящий китайский! Китайцы умеют делать все, чего не умеем мы!
- Папа, это Обри Грин. Отец только то принес не эту картину, Обри. Чудо - не правда ли?
Художник молча остановился перед картиной. Его глаза перестали скользить, волосы перестали струиться.
- Фью! - протянул он.
Сомс встал. Он ожидал насмешки, но в тоне художника он уловил почтительную нотку, почти изумление.
- Боже! Ну и глаза! - сказал Обри Грин. - Где вы ее отыскали, сэр?
- Она принадлежала моему двоюродному брату, любителю скачек. Это его единственная картина.
- Делает ему честь. У него был неплохой вкус.
Сомс удивился: мысль, что у Джорджа был вкус, показалась ему невероятной.
- Нет, - сказал он внезапно, - ему просто нравилось, что от этих глаз человеку становится не по себе.
- Это одно и то же. Я никогда не видел более потрясающей сатиры на человеческую жизнь.
- Не понимаю, - сухо сказал Сомс.
- Да ведь это превосходная аллегория, сэр. Съедать плоды жизни, разбрасывать кожуру и попасться на этом, В этих глазах воплощенная трагедия человеческой души. Вы только посмотрите на них! Ей кажется, что в этом апельсине что-то скрыто, и она тоскует и сердится, потому что не может ничего найти. Ведь эту картину следовало бы повесить в Британском музее и назвать "Цивилизация, как она есть".
- Нет, - сказала Флер, - ее повесят здесь и назовут "Белая обезьяна".
- Это то же самое.
- Цинизм ни к чему не приводит, - отрывисто сказал Сомс, - Вот если бы вы сказали: "Наш век, как он есть".
- Согласен, сэр; но почему такая узость? Ведь не думаете же вы всерьез, что наш век хуже всякого другого?"

(с) Джон Голсуорси "Сага о Форсайтах"


p.s. Три священные обезьяны, воплощение идеи «невидения» (мидзару), «неслышания» (кикадзару) и «неговорения» (ивадзару) зла – буддийский символ отрешённости от неистинного, идея недеяния зла. «Не вижу зла, не слышу зла, не говорю о зле».